Неточные совпадения
Хлестаков.
Отдайте,
отдайте! Я отчаянный человек, я решусь
на все: когда застрелюсь, вас под
суд отдадут.
Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошел
И молвил: «Вы ко мне писали,
Не отпирайтесь. Я прочел
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
Мне ваша искренность мила;
Она в волненье привела
Давно умолкнувшие чувства;
Но вас хвалить я не хочу;
Я за нее вам отплачу
Признаньем также без искусства;
Примите исповедь мою:
Себя
на суд вам
отдаю.
Старые служаки, чада привычки и питомцы взяток, стали исчезать. Многих, которые не успели умереть, выгнали за неблагонадежность, других
отдали под
суд: самые счастливые были те, которые, махнув рукой
на новый порядок вещей, убрались подобру да поздорову в благоприобретенные углы.
Только и слышишь команду: «
На марса-фалах стоять! марса-фалы
отдать!» Потом зажужжит, скользя по стеньге, отданный парус,
судно сильно накренится, так что схватишься за что-нибудь рукой, польется дождь, и праздничный, солнечный день в одно мгновение обратится в будничный.
Он взошел к губернатору, это было при старике Попове, который мне рассказывал, и сказал ему, что эту женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону; губернатор вскочил с своего места и, бешеный от злобы, бросился
на исправника с поднятым кулаком: «Я вас сейчас велю арестовать, я вас
отдам под
суд, вы — изменник!» Исправник был арестован и подал в отставку; душевно жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние грехи за эту минуту — скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать человеческое чувство.
В ней было изображено, что государь, рассмотрев доклад комиссии и взяв в особенное внимание молодые лета преступников, повелел под
суд нас не
отдавать, а объявить нам, что по закону следовало бы нас, как людей, уличенных в оскорблении величества пением возмутительных песен, — лишить живота; а в силу других законов сослать
на вечную каторжную работу.
Но мы не посмотрим
на него, и пусть только он вздумает не
отдать приданого, мы его
судом…
— В глупости их, невежестве и изуверстве нравов, — проговорил он, — главная причина, законы очень слабы за отступничество их… Теперь вот едем мы, беспокоимся, трудимся, составим акт о захвате их
на месте преступления,
отдадут их
суду — чем же решат это дело? «Вызвать, говорят, их в консисторию и сделать им внушение, чтобы они не придерживались расколу».
— Три года наезды все; четвертый раз под
суд отдают, — жаловался с слезами
на глазах Иван Кононов Вихрову, видно заметив, что тот был добрый человек.
— Да уж где только эта кляуза заведется — пиши пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо было, а поселился он — того и смотри, не под
суд, так в свидетели попадешь! У всякого, сударь, свое дело есть, у него у одного нет; вот он и рассчитывает:"Я, мол,
на гулянках-то так его доеду, что он последнее
отдаст, отвяжись только!"
— Что вы мне очки втираете? Дети? Жена? Плевать я хочу
на ваших детей! Прежде чем наделать детей, вы бы подумали, чем их кормить. Что? Ага, теперь — виноват, господин полковник. Господин полковник в вашем деле ничем не виноват. Вы, капитан, знаете, что если господин полковник теперь не
отдает вас под
суд, то я этим совершаю преступление по службе. Что-о-о? Извольте ма-алчать! Не ошибка-с, а преступление-с. Вам место не в полку, а вы сами знаете — где. Что?
Само собой, следствие; ну, невзначай так невзначай, и
суд уездный решил дело так, что предать, мол, это обстоятельство воле божьей, а мужика
отдать на излечение уездному лекарю.
По тринадцатому году
отдали Порфирку в земский
суд, не столько для письма, сколько
на побегушки приказным за водкой в ближайший кабак слетать. В этом почти единственно состояли все его занятия, и, признаться сказать не красна была его жизнь в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась, в такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал он всего полтора рубля в треть бумажками.
— Ну так воля твоя, — он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что
суд божий и попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его — что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы
отдали в солдаты… А главное, ты бы
на другой же день стал рвать
на себе волосы с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
Наверное,
отдадут нас под
суд! — думалось нам, а невидимая сила так и толкала
на самое дно погибели.
— А я так, напротив, полагаю, что сюжет этот не романом, а трагедией пахнет, — возразил я. — Помилуйте! с одной стороны такая сила беззаветной любви, а с другой — раны, скорпионы и, наконец, толкач! Ведь его чинами обходили,
на цепь сажали, под
суд отдали, а он все продолжал любить. Это ли не трагедия?
Всячески отучал: и наградами обходил, и
на цепь сажал, и даже под
суд однажды
отдал.
Я знаю про себя, что мне не нужно отделение себя от других народов, и потому я не могу признавать своей исключительной принадлежности к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо правительству; знаю про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде,
отдавать его в виде подати
на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни
суды, производимые насилием, и потому я не могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мнене нужно ни нападать
на другие народы, убивая их, ни защищаться от них с оружием в руках, и потому я не могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним.
Живет спокойно такой человек: вдруг к нему приходят люди и говорят ему: во-1-х, обещайся и поклянись нам, что ты будешь рабски повиноваться нам во всем том, что мы предпишем тебе, и будешь считать несомненной истиной и подчиняться всему тому, что мы придумаем, решим и назовем законом; во-вторых,
отдай часть твоих трудов в наше распоряжение; мы будем употреблять эти деньги
на то, чтобы держать тебя в рабстве и помешать тебе противиться насилием нашим распоряжениям; в-3-х, избирай и сам избирайся в мнимые участники правительства, зная при этом, что управление будет происходить совершенно независимо от тех глупых речей, которые ты будешь произносить с подобными тебе, и будет происходить по нашей воле, по воле тех, в руках кого войско; в-четвертых, в известное время являйся в
суд и участвуй во всех тех бессмысленных жестокостях, которые мы совершаем над заблудшими и развращенными нами же людьми, под видом тюремных заключений, изгнаний, одиночных заключений и казней.
У Маклаковых беда: Фёдоров дядя знахарку Тиунову непосильно зашиб. Она ему утин лечила, да по старости, а может, по пьяному делу и урони топор
на поясницу ему, он, вскочив с порога, учал её за волосья трепать, да и ударил о порог затылком, голова у неё треснула, и с того она
отдала душу богу. По городу о
суде говорят, да Маклаковы-то богаты, а Тиуниха выпивала сильно; думать надо, что сойдёт, будто в одночасье старуха померла».
Нужно сознаться, что я испытывал сильное волнение,
отдавая свое детище
на нелицеприятный
суд редакции.
— Ну вот, он и есть. Философию знает и богословию, всего Макария выштудировал и
на службе состоит, а не знал, что мы
на богословов-то не надеемся, а сами отцовское восточное православие оберегаем и у нас господствующей веры нельзя переменять. Под
суд ведь угодил бы, поросенок цуцкой, и если бы «новым людям», не верующим в Бога, его
отдать — засудили бы по законам; а ведь все же он человечишко! Я по старине направил все это
на пункт помешательства.
— Это насчет Смородинки?.. Не могу, не могу, не могу!.. — закричал Завиваев, отмахиваясь обеими руками. — Я семнадцать лет служу
на Урале главным ревизором… Да!.. Это беззаконие… Я и Порфира Порфирыча
отдам под
суд вместе с тобой!
Войницкий(пожав плечами). Странно. Я покушался
на убийство, а меня не арестовывают, не
отдают под
суд. Значит, считают меня сумасшедшим. (Злой смех.) Я — сумасшедший, а не сумасшедшие те, которые под личиной профессора, ученого мага, прячут свою бездарность, тупость, свое вопиющее бессердечие. Не сумасшедшие те, которые выходят за стариков и потом у всех
на глазах обманывают их. Я видел, видел, как ты обнимал ее!
Вышневский. Вот люди, которые взяли себе привилегию
на честность! Мы с тобой осрамлены! Нас
отдали под
суд…
1-й чиновник. Какой случай был! Писарек у нас, так, дрянненький, какую штуку выкинул! Фальшивую копию с решения написал (что ему в голову пришло!) и подписался за всех присутствующих, да и снес к истцу. А дело-то интересное, денежное. Только он копию-то не
отдал, себе
на уме, а только показал. Ну, и деньги взял большие. Тот после пришел в
суд, ан дело-то совсем не так.
Потапыч. Уж очень все льстятся
на наших воспитанниц, потому что барыня сейчас свою протекцию оказывают. Теперь, которых
отдали за приказных, так уж мужьям-то жить хорошо; потому, если его выгнать хотят из
суда или и вовсе выгнали, он сейчас к барыне к нашей с жалобой, и они уж за него горой, даже самого губернатора беспокоют. И уж этот приказный в те поры может и пьянствовать, и все; и уж никого не боится; только разве когда сами поругают или уж проворуется очень…
Но мы
отдаем наш спор
на суд публики и ей предоставляем решить, какого названия заслуживает взводимая
на нас нахальная ложь!"
Гимназия? Университет? Но это обман. Он учился дурно и забыл то, чему его учили. Служение обществу? Это тоже обман, потому что
на службе он ничего не делал, жалованье получал даром и служба его — это гнусное казнокрадство, за которое не
отдают под
суд.
— Тринадцать раз, шельма, под
суд отдавал! двенадцать раз из уголовной чист выходил — ну,
на тринадцатом скапутился!
— Ну, вот, вот… всегда так! — Иван Платоныч краснел, пыхтел, останавливался и снова начинал говорить. — Но все-таки он не зверь. У кого люди лучше всех накормлены? У Венцеля. У кого лучше выучены? У Венцеля. У кого почти нет штрафованных? Кто никогда не
отдаст под
суд — разве уж очень крупную пакость солдат сделает? Все он же. Право, если бы не эта несчастная слабость, его солдаты
на руках бы носили.
— Тех, кто
на рожон лезет, по-настоящему под
суд отдавать надо, — пробормотал Коростелев, не отвечая
на вопрос Ольги Ивановны. — Знаете, отчего он заразился? Во вторник у мальчика высасывал через трубочку дифтеритные палочки. А к чему? Глупо… Так, сдуру…
В одной грамоте начала XVII века пишется: «А иные многие служилые люди, которых воеводы и приказные люди посылают к Москве и в иные города для дел, жены свои в деньгах закладывают у своей братьи, у служилых же и у всяких людей
на сроки; и
отдают тех своих жен в заклад мужи их сами, и те люди, у которых они бывают в закладе, с ними до сроку, покаместа которыя жены муж не выкупит, блуд творят беззазорно; а как тех жены
на сроки не выкупят, и они их продают
на воровство же и в работу всяким людям, не бояся праведного
суда божия» (Румянцевские грамоты, III, 246).
И этому обществу я
отдаю себя
на суд.
— Нашей команды, ваше превосходительство, сошел с ума
на похвальном. Сначала увещевали мерами кротости, потом под арест… Начальник родительским образом усовещивал; а тот ему: па-хвально, па-хвально! И странно: мужественный был офицер, девяти вершков росту. Хотели под
суд отдать, но заметили, что помешанный.
Да! я вижу тебя, бледнолицую,
И
на суд твой себя
отдаю.
Долго все усилия были тщетны. Наконец, к вечеру «Забияка» тронулся, и через пять минут громкое «ура» раздалось в тишине бухты с обоих
судов. Клипер был
на вольной воде и, отведенный подальше от берега, бросил якорь.
Отдал якорь и «Коршун».
И капитан рассказал, как однажды в ответ
на дерзость Корнева он ответил такой же дерзостью и был уверен, что после этого вся карьера его кончена: Корнев
отдаст молодого мичмана под
суд и его, по меньшей мере, исключат из службы, а вместо этого Корнев первый извинился перед мичманом
на шканцах в присутствии всех офицеров.
Отдадут приказ: назначается
на такое-то
судно, — так, хочешь, не хочешь, а собирай свои потроха и иди хоть
на северный полюс.
— Очень просто. Могли бы и под
суд отдать-с. И меня бы с вами
на цугундер, Василий Федорович! — промолвил старший штурман.
— Не под
суд же
отдавать за каждую малость… Матрос, примерно, загулял
на берегу и пропил, скажем, казенную вещь… Что с ним делать? Взял да и отодрал как Сидорову козу. А чтобы было как следует по закону, переведут его в штрафованные, и тогда дери его, сколько вгодно.
Ответил кто-то
на ломаном нашем языке, чтобы мы сдались и
отдали им
судно…
— И если стать
на эту точку зрения, то я должен бы не спешить
на помощь товарищу, а думать о собственном благополучии. Многие адмиралы одобрили бы такое благоразумие, тем более что и правила его предписывают… Но все вы, господа, конечно, поступили бы точно так, как и я, и наплевали бы
на правила, а торопились бы
на помощь бедствующему
судну, не думая о том, что скажет начальство, хотя бы вы знали, что оно и
отдаст вас под
суд… Не правда ли, Ашанин?
«Я за две секунды радости
отдал бы квадриллион квадриллионов», — заявляет
на суде Иван Карамазов.
Надо
отдать ему справедливость, маяк он содержал в образцовом порядке: всюду была видна рука заботливого хозяина и чистота такая, какую можно встретить только
на военном
судне.
Приедет он, чтоб их
на месте накрыть, под
суд отдать или сменить кого, а они над ним же и посмеются.
Китайцы поспешно уносили
на коромыслах куда-то вдаль корзины и мешки с имуществом. Наши хозяева любезно разговаривали с нами, любезно улыбались и в то же время озабоченно и быстро переговаривались между собою, поглядывая
на расхищаемые солдатами стожки каоляна. Смотритель всегда равнодушно и лениво допускал грабеж. Но теперь он вдруг набросился
на солдат и грозно заявил, что если кто-нибудь хоть хворостину возьмет у китайцев без его разрешения, он того сейчас же
отдаст под
суд.
В один месяц готовы две повести. Далекая от мысли
отдать их когда-либо
на суд публике, я запираю обе рукописи подальше в моем письменном столе под грудой лекций, ролей и бумаг. Запираю надолго, может быть,
на всю жизнь. Но не вылить моей души в этих строках,
на этих длинных страницах, я не могла. К этому вынуждала меня какая-то высшая странная сила..
— Взяли
на службу, не поверили, что плохо слышу! — апатично рассказывал он. — В роте сильно обижали по голове, — и фельдфебель, и отделенные. Совсем оглох. Жаловаться побоялся: и вовсе забьют. Пошел в околоток, доктор сказал: «притворяешься! Я тебя под
суд отдам!..» Я бросил в околоток ходить.
Город все время жил в страхе и трепете. Буйные толпы призванных солдат шатались по городу, грабили прохожих и разносили казенные винные лавки. Они говорили: «Пускай под
суд отдают, — все равно помирать!» Вечером за лагерями солдаты напали
на пятьдесят возвращавшихся с кирпичного завода баб и изнасиловали их.
На базаре шли глухие слухи, что готовится большой бунт запасных.